СЛОВО АРХИМАНДРИТА ИСААКИЯ (ВИНОГРАДОВА) (+1981Г.) НАКАНУНЕ ДНЯ ПАМЯТИ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА САРОВСКОГО.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

В то время, когда жил наш великий поэт Пушкин, когда уже строилась первая на Руси железная дорога, когда недавно только отгремели выстрелы на Сенатской площади при усмирении так называемого восстания декабристов, многие русские люди устремлялись мыслью и душою на запад, куда прорубил окно еще Петр Великий, заимствуя оттуда, наравне с хорошим, и многое худое и чуждое русскому духу: маловерие, даже неверие, излишнюю роскошь жизни, неуважение к нашей стране. В это самое время в тиши Саровских дремучих лесов жил и спасался великий угодник Божий, преподобный Серафим. Он в одном своем лице соединил все виды труднейших подвигов древности: и пост, и молитву, и отшельничество, и даже столпничество, и молчальничество. Тысячами шли к нему люди за словами наставления и утешения. И всех их принимал он с радостным, светлым лицом, кланялся каждому в ноги, целовал пыльные лапти пришедших к нему богомольцев и почитателей и даже среди зимы приветствовал их словами: «Радость моя! Христос Воскресе!»

Он сам был небесной радостью, светлою улыбкою перед тяжелыми испытаниями, постигшими нашу родину вскоре после его кончины в 1833 году. Прозорливыми очами он видел и неудачу Севастопольской кампании, и всю последнюю историю нашу, а чем даже жутко говорить... Он, бывало, говорил своим близким: «Радость моя! Если у тебя будет печаль на сердце или радость какая, — ты после моего кончины приди на мою могилку, расскажи мне все как живому, а я, если будет мне милость от Бога молиться за нас у Престола Божия помогу тебе». (Отец Исаакий плачет.) И многим он действительно помог уже после своей смерти.

Родился святой преподобный Серафим в старинном нашем русском городе Курске, был третьим ребенком в благочестивой семье купцов Мошниных. Отца его звали Исидором, мать — Агафией, старшего брата — Алексием, сестру — Пелагией. Отец его кроме торговли брал еще подряды на постройку зданий, по тому времени «высотных» больших домов и церквей. Мальчика назвали Прохором по имени святого, в день которого он был крещен. Отец скончался, когда этому ребенку было лет пять-шесть. Мать его, энергичная женщина, взяла на себя постройку тех зданий, которые начал, но не успел закончить ее муж.

К этому времени относится то событие, которое указало ей на особую милость Божию к младшему ее сыну и на особую дальнейшую его судьбу. Осматривая с ним строящуюся колокольню Казанской церкви (и теперь еще существующей в Курске), она не заметила, как резвый мальчик подбежал к краю площадки на верху колокольни, еще не имевшей перил, глянул вниз и свалился на землю с большой высоты. Разрывая на себе волосы от отчаянии, упрекая себя за невнимательность, сбежала с лестницы несчастная мать, ожидая увидеть на земле бездыханное тельце — и что же! Она не верит своим глазам: ребенок стоит перед ней живой и совершенно невредимый, без единой царапинки. Когда стали его расспрашивать, он мог только сказать, что при падении его удерживало что-то упругое, как бы крылья выросли у него, и он плавно и спокойно спустился на землю и стал сразу на ножки. Это было явное чудо, и вся семья прославила Бога.

Вскоре после этого стал маленький Прохор учиться грамоте у ближайшего псаломщика, водя указкой сперва по строкам Часослова, потом Псалтыри, а затем стал читать и жития святых, которые полюбил на всю жизнь.

В возрасте десяти лет он тяжело заболел. Врачи не смогли назвать этой болезни и отказались лечить ее, сказав, что ребенок должен умереть. Время было летнее, мальчик находился в полусознательном состоянии и к довершению тревоги матери сказал ей: «Мама, сегодня будет у нас в гостях Царица Небесная!». Каждая из вас, матерей, подумала бы так же, как и она: «Видно, не жилец мой мальчик на этом свете, и возьмет его душеньку с Собой Царица Небесная!» Между тем она и не знала, что как раз в этот день по городу Курску носили икону Божией Матери, так называемую «Курскую-Коренную» («Знамение»), которая обычно находилась в монастыре вблизи Курска, но часто посещала дома благочестивых людей, желавших отслужить перед нею молебен. Ее проносили крестным ходом по соседней с домом Мошниных улице, когда внезапно набежали грозовые тучи на безоблачное до того небо разразился сильный дождь. Спасаясь от этого дождя, сопровождавшее икону духовенство вошло во двор Мошниных и внесло туда икону. Видя это, мать Прохора пригласила их войти в дом. Внесли икону, мальчик оживился, попросил отслужить молебен и по окончании его сказал: «Видишь, мама, вот и побывала у нас Царица Небесная». К вечеру Прохору стало гораздо лучше, а на другой день утром он встал совершенно здоровым.

Продолжая свое учение, маленький Прохор изучил и арифметику, насколько это было нужно для того, чтобы помогать старшему брату Алексею торговать в их небольшой лавочке. Занятие приказчика было очень тяжелым крестом для мальчика, всей душой стремившегося к Богу. Он за послушание продавал разные хозяйственные товары, не очень умело записывал приход-расход, а мысли его были в это время в Палестине или в пещерах Киевских...

Так шло время до семнадцати лет, когда Прохор объявил матери свое решение уйти в монастырь. Не стала возражать против этого умная и благочестивая мать, только сказала ему: «Я не смогу тебе посоветовать полезного на этот счет. Ты сходи в Киевскую Лавру, побеседуй там со старцами и сделай так, как они тебе укажут». Послушался юноша этого совета, взял благословение у матери и отправился с котомкой за плечами пешком в Киев. Там поклонился он мощам Киево-Печерских чудотворцев, со свечкой в руке обойдя пещеры и прося у каждого благословения на предстоящий подвиг, а затем обратился н известному в то время схимнику Досифею, жившему недалеко от Лавры. Он указал юноше Саровскую обитель в соседней с Курской Тамбовской губернии и сказал, что там он найдет покой душевный и обретет спасение. Вернулся в Курск Прохор, чтобы попрощаться с родными, получил от матери благословение и драгоценнейший подарок, который хранил всю жизнь: железный крест и Библию, — и опять отправился в путь.

Звонили ко всенощной 20 ноября, в канун праздника Введения во храм Пресвятыя Богородицы, когда подошел к воротам монастыря рослый, краснощекий, голубоглазый юноша с тем, чтобы провести в этой обители всю свою оставшуюся жизнь и отойти ко Господу в глубокой старости, снискав себе любовь и уважение всей братии и многих тысяч богомольцев. Послушания у него сперва были трудные: он был и лесорубом, заготовляя дрова для монастыря, работал и в пекарне, начав с печения хлебов и дойдя до высокого звания просфорника, пекущего просфоры для Святого Таинства Евхаристии, был и плотником, и столяром. Как человек грамотный, нес послушание на клиросе в качестве чтеца и певца. Все он исполнил охотно, усердно, с радостью, с улыбкою на своем молодом, привлекательном лице. Старшие монахи радовались, гляди на неге. Когда они сами уставали от долгих служб и еле стояли на ногах (у многих старцев от долгого стояниия делается расширение вен), то молодой послушник, бывало, взглянет на них и улыбнется — не с озорством каким, а просто от радости, что и он славит Бога, и этой улыбкой подбодрит их, и снова они все вместе с воодушевлением поют «Точна Ангел ты у нас», — говорили старцы.

Пришлось ему претерпеть и некоторое испытание. В то время посылали молодых послушников собирать средства на монастырь; довелось и Прохору отправиться со сборам в родной свой Курск. Матери он уже не застал н живых, посетил только могилку ее. Брат его был в это время уже зажиточным купцом, хорошо принял его, сам пожертвовал на монастырь значительную сумму денег и у знакомых собрал, так что Прохор вернулся и Саровскую обитель с более обильным подаянием, чем другие сборщики.

Когда встал вопрос о пострижении в монашество достойнейших послушников, то игумен, мудрый старец Иосиф, предложил постричь Прохора и дать ему совсем новое имя Серафим, что в переводе значит — «пламенный, горящий». Такими изображает Священное Писание высших Ангелов, горящих любовью к Богу и к людям. Это имя действительно очень подходит к преподобному. Через некоторое время был возведен преподобный Серафим в сан иеродиакона и мог теперь участвовать в богослужениях, призывая людей к молитве своим диаконским орарем, который и изображает собою крыло Ангела.

Однажды было ему замечательное видение. После малого входа, когда диакон должен обвести орарем всех предстоящих с возгласом: «И во веки веков, Аминь», святой Серафим остановился посреди амвона лицам к народу в изумлении и не мог произнести ни слова. Лицо его то бледнело, то вспыхивало румянцем, глаза были устремлены вверх, к куполу храма, весь вид его выражал глубочайшее благоговение и изумление. Мудрый игумен велел двум другим диаконам взять его под руки и ввести в алтарь, ни о чем не спрашивая. Всю обедню простоял там преподобный не говоря ни слова, но когда настало время — спокойно причастился Святых Таин. На вопрос игумена он поведал ему, что, стоя на амвоне с орарем в руке и готовясь произнести положенный возглас, он поднял глаза вверх и увидел, что купол храма как бы разверзся и сверху, с голубого небо пускался Сам Господь Иисус Христос, окруженный множеством Ангелов, которые «как пчелки» (по образному выражению преподобного) толпились и летали около Него. Спустившись на амвон, Господь на-правился к Своей иконе, находящейся справа от Царских врат, и вошел в нее, как в дверь, но перед тем обернулся и меня, убогого, особо благословил, рассказывал святой Серафим.

Удостоился он и получения сана иеромонаха и мог теперь не только присутствовать при совершении 'Гаинства Евхаристии, но сам претворять хлеб и вино в Животворящие Тело и Кровь Христову.

Общительный, даже веселый, отец Серафим больше всего все же любил уединение и молитву. Он облюбовал себе в глухом лесу выстроенную там одним из монахов избушку и попросил разрешении у игумена и архиерея поселиться там. Ему разрешили, и он, заткнув за пояс свой топорик, взяв на спину котомочку со своей Библией и небольшим запасом хлеба и соли, в самодельных лаптях отправился туда, в свою «дальнюю пустыньку». Там он читал и молился целыми днями, бродя по лесу и погружаясь в размышления о евангельских событиях. Живописная местность давала пищу его воображению и побуждала давать библейские названия любимым местам: ручеек назывался у него Иордан, и около него вспоминал он Крещение Господне и пел положенные в этот праздник стихи. Небольшой приток этого ручейка был у него «поток Кедронский». Зеленый пригорок изображал у него гору Фавор, и, прохода туда, переживал он Преображение Господне; была и «гора Елеонская», с которой возносился Господь наш Иисус Христос. Читал он Библию и вообще духовные книги всегда стоя, считал себя недостойным беседовать с Господом сидя. Так жил он много лет почти в полном одиночестве, приходя лишь изредка в монастырь причаститься Святых Таин и пополнить свои небольшие запасы хлеба и соли. Некоторые овощи развел он на дальней пустыньке сам, собирал и траву «снитку», из которой варил похлебку или употреблял ее в сыром виде.

Появление преподобного Серафима в глухом лесу смутило «настоящего» хозяина этих мест, большого медведя. Сперва он опасливо присматривался к пришельцу, но потом убедился, что человек не замышляет против него никакого зла. Однажды, проголодавшись, подошел он близко к келье. Преподобный догадался, что зверь голоден, отрезал краюшку хлеба, посыпал ее солью (это угощение любят все животные, и домашние, и дикие) и, осенив крестным знамением себя и зверя, подал ему. Медведь съел и с тех пор стал приходить к отцу Серафиму за подачкой, нисколько не боялся его и даже слушался. Монахини соседнего женского Дивеевского монастыря рассказывают такой случай. Однажды они пришли к старцу Серафиму. Дело было летом. Они сидели на срубленных пеньках в лесу, и отец Серафим с ними. Вдруг во время беседы услышали они сильный треск сучьев в лесу и, оглянувшись, с ужасом увидели на опушке леса огромного медведя. Они было закричали, бросились бежать. С удивлением услышали они голос отца Серафима, который, обращаясь к зверю как к разумному существу, говорил; «Что же это ты, Косолапый, напугал моих сирот? Поди-ка лучше принеси нам чего нибудь вкусного, а то мне нечем их угостить. Ступай-ка, ступай». Медведь тихонько зарычал, как бы соглашаясь, тряхнул своей треугольной башкой и направился обратно в лес. Беседа продолжалась, и сестры совсем позабыли о медведе. Вдруг опять послышался треск сучьев, и на полянку ввалился тот же медведь, неси в зубах сверток бересты, в котором оказался сотовый мед. Ведь и слово «медведь» означает, что он ведает, где есть в лесу мед от диких пчел, и на этот раз Мишка оправдал свое название. Он положил сверток н ногам преподобного, а тот встал, ушел в избушку и вынес оттуда своему «другу» кусок хлеба с солью, после чего косолапый спокойно удалился.

Мы не должны особенно удивляться этому. В житиях святых часто встречаем мы примеры того, что дикие звери не трогали их и слушались. Так было и до грехопадения Адама в раю, когда все животные признавали над собою власть человека и повиновались ему. После грехопадения человек потерял свой внутренний душевный мир, и звери ощетинились на него и оскалили свои зубы. В редких случаях, когда находит снова подвижник этот внутренний мир, когда восстанавливает в первозданной чистоте свою душу, и дикие звери перестают угрожать ему, а становятся его друзьями.

Враг рода человеческого не мог допустить, чтобы такой светоч разгорался все сильнее, и вознамерился погубить его через злых людей. Три злодея подошли к преподобному днем с целью ограбить его избушку. «Ты, монах, верно, много денег накопил, к тебе приходят люди, подают тебе. Говори, где хранишь деньги?» Преподобный Серафим в это время рубил дрова. Он был тогда еще не старый, рослый, сильный и мог бы с топором в руках хорошо защищаться и даже прогнать разбойников. Но он прежде всего отбросил свой топор, чтобы не было этого искушения, и спокойно ответил им: «Денег у меня нет, все мое сокровище заключается в Библии и в иконе, которая висит в избушке» (икона эта — «Умиление», где Богоматерь изображена без Младенца, подчеркнуто Девою, со сложенными ка груди руками, вероятно в момент Благовещения). Вошли в избушку злодеи, перевернули в ней все и, не найдя денег, от злобы искалечили преподобного: били его, топтали ногами, ударяли обухом его же топора, проломили ему голову и спинной хребет и ушли, оставив его едва живого, истекающего кровью. Немного отлежавшись, преподобный Серафим ползком добрался да монастыря, где привел в ужас всю братию своим видом. Долго проболел он и на всю жизнь остался калекой, горбатеньким, каким вы видите его на иконах. По выздоровлении уговорили его монахи не уходить далеко от монастыря, и преподобный Серафим должен был расстаться со своей любимой дальней пустынькой. Поселился он теперь все же не в самом монастыре, а недалеко от него, в «ближней пустыньке», и продолжал вести прежний образ жизни.

Не может укрыться город, стоящий на верху горы, светильник ставят на подсвечнике, а не держат его под спудом. Услышал народ, что есть в Саровской обители старец Серафим, который всех с любовно принимает, утешает, дает добрый совет — и потекли к нему толпы народа. Трудно себе представить, но в иные дни приходило к его келье до трех тысяч посетителей, и никто не отходил от него «тощ». Начались исцеления таких больных, от которых уже отказались врачи. Так, привезли к нему одного богатого и образованного человека, судью по профессии, Мотовилова, который был болен тем, что все суставы его ослабели, и он несколько лет лежал в постели без движения. «Верите ль Вы, Ваше боголюбие (такое обращение придумал сам преподобный), что может Господь Бог Вас исцелить через меня, убогого Серафима?» И, получив удовлетворительный ответ, поднял его за руку велел идти своими ногами, которые сперва дрожали подгибались, а затем быстро окрепли. Этот Мотовилов, хотя и светский человек, сделался затем как бы учеником и другом преподобного, часто навещал его и оставил нам замечательные записки, в которых подробно изложены беседы со старцем Серафимом. 

Но среди посетителей оказывались иногда и неверующие, и просто любопытные, и все же большинство их, обвеянные лаской старца, возвращались домой духовно исцеленными и возрожденными. Некоторые в простоте души приходили даже спрашивать, где найти украденную вещь или как поступить в тех или иных случаях, очень далеких от духовных интересов. Так, пришла однажды к нему одна птичница и поведала, что дохнут у нее индюшата. Выйдут погулять, промочат лапки в росистой траве и гибнут. А барыня строгая, уже предупреждала ее о наказании. «Чем мне их лучше кормить, научи, батюшка Серафим!» Задумался преподобный. «А ты корми их отрубями, сделай из них шарики и корми!» Прошло недели две — приходит та птичница радостная, веселая поблагодарить батюшку за добрый совет: перестали гибнуть индюшата, и барыня довольна, а все только удивляются. Ликует преподобный, что водворился мир в душе несчастной женщины, всецело зависящей от воли и каприза своей госпожи. И когда убеждали его друзья поберечь свои силы и не принимать так много народу, он с улыбкой отвечал: «У всех ведь свои индюшата, всем надо помочь!» 

Однако в монастыре стали косо смотреть на такое обильное стечение народа. Другие, более старые монахи говорили: «Мы так же постимся, и молимся, и Богу служим, как отец Серафим. Почему это к нему идут, а к нам — нет? Только лишний соблазн в монастыре, и женщины сюда приходят!» Дошло дело до архиерея Тамбовской епархии, и он нашел нужным запретить отцу Серафиму принимать посетителей. Кротко и беспрекословно подчинился зтому решению преподобный. Но попросился уйти в затвор. Игумен разрешил ему это, и в течение нескольких лет никто в монастыре не видел лица его, не слышал его голоса. На оконце своей келии он молчаливо клал корочку хлеба, или щепотку соли, или капустный лист, показывая этим, что следует ему принести для пропитании. Взгрустнулось монахам, что не видят они светлого приветливого батюшки Серафима. Даже те, которые были против него, начали скучать о нем. И Пресвятая Дева, не раз удостаивавшая Своим посещением келью преподобного, явилась ему и повелела выйти из затвора.

Когда уже достиг святой Серафим преклонного возраста и созрел духовно, в одном из соседних монастырей не оказалось игумена. Никак не могли там решить, кого из братии поставить игуменом. Один казался слишком строгим, другой — слишком мягким, третий был высоким молитвенником, но не умел вести хозяйства монастырского, четвертый был практичным хозяином, но упускал духовные нужды братии, и так далее. Обратились к преподобному Серафиму с просьбою принять на себя игуменство, и он даже сам поколебалса и допустил ненадолго в себе мысль: «А почему бы мне в самом деле не сделаться игуменом во славу Божию?» Но вскоре понял он, что нет воли Божией на это, и за свой, как он стал считать, «гордый помысел», решил себя наказать. Летом в лесу выбрал он большой гладкий камень, прибил к соседнему дереву свою икону «Умиление» и, стоя на коленях с воздетыми руками, молился так часами. Зимой он втащил камень чуть поменьше в сени своей кельи и молился там. Если бы сложить все то время, что он провел в такой коленопреклоненной молитве, то получилось бы тысяча дней и ночей, т. е. около трех лет. Так в ХIХ веке возродился в лице преподобного Серафима очень древний подвиг столпничества. Об этом никто не знал до самой его кончины, незадолго до которой сообщил он об этом своему духовнику.

После своего пострижения в схиму старец Серафим стал вести еще более строгий и уединенный образ жизни. Собственными руками сделал он себе дубовый гроб — колоду. Рубится большое дерево, отрезается нужный размер по длине, а затем отпилилвается одна треть поперек (это будет крышка гроба), и большая часть выдалбливается внутри для самого гроба. Опилки кладутся внутрь вместо подушки. В этом гробу и спал иногда преподобный, стараясь приготовиться к смерти.

В канун своей кончины в 1833 году святой Серафим был особенно светел и радостен. Это был Новый год — 1 января. Он вместе с другими причастился в храме Святых Таин и остальную часть дня провел одиноко в своей келье. К вечеру соседи слышали, как он пел пасхальные стихиры, исполнил весь пасхальный канон. Рано утром 2 января обходивший кельи монахов «будильник» Павел заметил, что фонарь его тускло горит в коридоре, а около двери преподобного Серафима пахнет дымом. По монашескому обычаю он произнес: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!» Изнутри должны ответить: «Аминь». Но возгласа не последовало. Тогда он начал стучать в дверь сперва тихонько, потом все сильнее и сильнее. Опять молчание. Тогда Павел забеспокоился, забил тревогу. Собрались жившие по соседству монахи, без особого труда открыли запертую изнутри дверь, и тогда из кельи в коридор повалил густой дым. Оказалось, что тлеет полотно на столе от упавшей на бок свечки. Это легко потушили, серьезного пожара не произошло. У отца Серафима всегда горело много свечей, воткнутых в песок; эти свечи давали ему посетители, прося помолиться о своих нуждах. Он писал, например, на свечке: «О болящей Анне» или «О путешествующем Петре», зажигал их и следил за ними во время своего вечернего правила. Если нагибалась свечка, обтекала, почти падала — это было ему знаком, что с человеком неладно. Он усиливал об нем свою молитву, пока огонек этот не выравнивался.

Покончив с тушением пожара, вошедшие монахи стали звать преподобного, но он не откликался, стоя на коленях перед иконою со сложенными крестообразно на груди руками. Лицо его было бледно, глаза закрыты, думая, что он уснул на молитве, стали его трогать, трясти за плеча и вскоре убедились, что душа его уже отлетела ко Господу. Весть об этом моментально разнеслась по монастырю, и тут только вспомнили предсказание преподобного, что кончина его откроется пожаром. Так это и случилось. Икона Божией Матери, перед которой скончался преподобный Серафим, стала с тех пор называться «Умиление», и ей установлен праздник тоже 2 января, в день кончины преподобного Серафима. Замечательно, что Воронежский архиепископ Антоний в ту же ночь узнал о кончине преподобного, хотя тогда не было еще ни радио, ни даже телеграфа. Он сказал утром своему келейнику, что старец Серафим скончался.

А через семьдесят лет было торжественное открытие мощей преподобного Серафима и прославление его — уже как святого. Радостно звонили колокола всех церквей Саровской обители, десятки тысяч народу собрались на это торжество, и действительно, по слову преподобного Серафима, «среди лета была Пасха». На торжестве открытия мощей совершилось много чудес. Камень, на котором молился преподобный Серафим в лесу, был разломан богомольцами на малые кусочки, и во многих благочестивых русских семьях до сих пор хранятся такие кусочки как святыня. Есть и у меня такой, любовью духовных чад моих мне поднесенный. Другой же камень поменьше, на котором стоял святой Серафим зимою в сенях, остался в Саровской обители.

Все это происходило уже на моей памяти, в 1903 году, когда мне было восемь лет. Но еще раньше продавали брошюрки о «старце Серафиме», и на обложке было изображено, как он из рук кормит медведя. Я читал это жизнеописание и увлекался им, когда мне было лет пять-шесть. Пытался даже подражать ему. В дальнем углу сада в нашей усадьбе положил я камушек, повесил вблизи на дереве иконочку и убегал туда молиться. О чем молился я тогда? Не помню. Но знаю одно, что та молитва моя была лучше и чище теперешней (плачет).

Обращаюсь я и теперь к святому Серафиму, особенно в настоящие тяжелые для меня дни. Жалею я, что нет у меня такого же камня, на котором должен бы и я стоять в наказание за свою дерзкую мысль, что могу я сменить свою архимандритскую мантию на другую, полосатую, и смогу тогда принести какую-то пользу. Вместо такого камня будете для меня вы, не любящие меня. Не зная сами того, вы оказываете великую услугу моей душе, исцеляя ее от помыслов гордости, избавляя ее от того, чтобы я ударил своим новым жезлом на вас так! (полушутя ударяет жезлом об пол так сильно, что гул идет по всему храму. Полуглухие, закутанные в шали бабушки смотрят с испугом и спрашивают друг друга: «На кого это он так рассердился?!»)

Таков был святой, память которого мы сегодня чтим. Святой, особенно любимый нашим народом, можно бы сказать — «народный святой». Будучи в сане священника, он не переставал ходить в лаптях. Как сказал один проповедник, под черной мантией его как бы чувствовались сложенные белоснежные крылья серафима. Да покроют же эти крылья всех, кто его любит и почитает. Аминь.

1/14 января 1956г.